Реквием - Страница 25

– Все-таки ты ужасно смешная, Аська. Можно любить или не любить работу сыщика, можно быть преданным ей до мозга костей или люто ненавидеть, и то и другое легко понять. Но как можно любить бумажки и цифирьки? Это выше понимания любого нормального человека. Схемы какие-то бесконечные, диаграммы, проценты и еще черт знает что. Ну как, скажи ты мне, как можно это все любить? Это же все муть и скукотища.

– Тебе – скукотища, мне – удовольствие. Почему ты считаешь, что я должна быть похожа на тебя? Ты думаешь, что ты устроен правильно, а все, кто от тебя отличается, устроены неправильно и их нужно переделывать и перевоспитывать? А что будет, если я начну считать так же? И стану день и ночь талдычить тебе в уши, как прекрасна аналитическая работа, как нужна она прогрессу цивилизации и процветанию человечества, а тот, кто этого не понимает, просто недалекая и ограниченная личность. Понравится?

– Все-все-все, – Коротков поднял руки, – я сдался без боя. У тебя появились любопытные аргументы. Откуда? Новые знакомые или новые книжки?

– Павел Михайлович Дюжин, тот самый, которого ты считаешь странноватым. Я тоже первое время не успевала в себя приходить от изумления перед его выходками и тоже считала его странным и слегка придурковатым. Но чем больше с ним общалась, тем яснее понимала, что он не странный. Он другой. Понимаешь? Просто другой. Не такой, как мы с тобой. Но ведь с его точки зрения это мы с тобой странные, потому что не понимаем и не чувствуем того, что понимает и чувствует он. Ему может быть ужасно некомфортно в каком-то конкретном месте, и он искренне не понимает, как все остальные могут в этом месте спокойно работать и общаться и ничего особенного не чувствовать. Мы с тобой считаем себя правильными, а Дюжина – нет. А Павел считает наоборот, и кто из нас прав?

– Разумеется, мы с тобой, – засмеялся Коротков, – потому что нас двое, а он один. Нас, стало быть, больше, и наше мнение победит, это основа демократии. Будешь спорить?

– Буду. Демократию придумали люди, когда сорганизовались в общество. Придумали, чтобы как-то управлять этим обществом. А то, что мы все разные, – это от природы, от воспитания и от жизни, которую каждый из нас прожил, и хотим мы этого или не хотим, нравится нам это или не нравится, но мы должны это принять. С этим ничего нельзя сделать, и никакой демократией различия между людьми не уничтожить.

– Ой, Ася, тебя куда-то в философию потянуло, – поморщившись, тяжело вздохнул Коротков. – Это уже не по моей части. Я человек простой и незатейливый, мыслю приземленными категориями и не задаюсь высокими вопросами о предназначении человечества. Мне бы убийство Барсукова раскрыть, вот о чем у меня голова болит. Так вернемся к твоему правильному Дюжину. Точнее, к проблеме Лерочкиного колечка. Могло ли быть так, что Саша Барсуков, через деда Немчинова или еще как-нибудь иначе, был связан с уголовниками и с ним за некоторые услуги расплатились этим кольцом, а Саша подарил его своей девушке?

– Могло, – согласилась Настя. – Вполне. Но все эти рассуждения хороши, только если кольцо то самое, принадлежавшее Тамаре Соловьевой. Если же нет, то все наши построения – на пустом месте.

– Вот и давай твоего Дюжина отправим к Лере на разведку. Надо прояснить вопрос раз и навсегда, чтобы не морочить себе голову дурацкими версиями, которые могут нас увести неизвестно куда. Зови Павла Михайловича сюда, сейчас мы его наладим.

Настю идея не воодушевила, она всегда с опаской относилась к любым случаям использования непрофессионалов в раскрытии преступлений, но, положа руку на сердце, не могла не признать, что и сама, бывало, так делала. Кого только она не привлекала себе на помощь! И мужа, и брата Александра, и его жену Дашеньку, и бывшего уголовника по кличке Бокр, и фотокорреспондента, и еще Бог знает кого. Ее смущала не сама идея как таковая, а кандидатура Павла. Хотя как знать, быть может, то обстоятельство, что он не похож на большинство окружающих, сыграет свою положительную роль. Как знать…

– Хорошо, – решительно произнесла она, – я сейчас позову Дюжина, и мы объясним ему, чего хотим. А к тебе у меня просьба. Мне нужен человек, который в последнее время появляется перед телекамерами вместе с Игорем Вильдановым.

– Вильданов? – недоуменно вздернул брови Юрий. – Это который? Певец, что ли?

– Что ли, – подтвердила Настя. – Поможешь?

– Помогу, только зачем? Ты же знаешь, подруга, я втемную не играю, это не мой профиль.

– Мне стало известно, что человек, которого сегодня часто видят рядом с Вильдановым, много лет назад постоянно бывал на даче у убитых супругов Немчиновых.

– И что с того?

– Я хочу поспрашивать у него насчет деда. Правда ли, что он не ездил на дачу, и почему приехал в тот единственный раз, когда застрелил сына с невесткой.

– Да зачем это тебе, Господи?! Дела давно минувших дней. Я еще понимаю, если бы то убийство надо было раскрывать. Но оно ведь раскрыто, более того, дед уже и срок отмотал, и вернуться успел.

Настя встала и молча принялась складывать в сейф бумаги, Коротков так же молча наблюдал за ней, ожидая объяснений. Объяснения будут, в этом он не сомневался. Все годы, что они проработали бок о бок на Петровке, никогда он не выполнял роль мальчика на побегушках, которого можно послать «туда, не знаю куда». И сам Коротков, и другие сотрудники отдела признавали, что голова у Каменской работает по каким-то одной ей понятным схемам, и частенько они не могли проследить цепь ее умозаключений, но Аська ни разу не позволила себе ничего такого, что могло бы быть истолковано как фраза типа «не понимаешь – ну и не понимай, тебе дали задание – твое дело выполнять». Она всегда все объясняла, подробно, дотошно, на пальцах и при помощи начерченных на бумаге стрелочек и квадратиков, объясняла до тех пор, пока человек не начинал удивляться своей глупости и тому, что сам до этого не додумался. Ведь это так просто и лежит на поверхности!